Часть 1 >>

Часть 2 >>

Автор Елена Юрьевна Балова, дочь воспитателя Детского дома №6 Фроленко Татьяны Григорьевны

Я подрастала, а знакомые мне детдомовские девчонки вырастали и тихо покидали детдом. Так уехали они все: Надя, Ритка, Лена и многие другие, чьи имена и фамилии я забыла, т.к. не со всеми я дружила близко. Я не видела, как детдомовцы покидали свой Дом, чаще они уезжали в лето после сдачи школьных экзаменов. При зачислении в ПТУ им предоставляли место в общежитиях и ребята перебирались в новый коллектив. В детском доме мне чаще приходилось бывать зимой. Летом с его белыми ночами было проще с организацией нашего с сестрой досуга дома, даже если мы были дома одни. Ситуация с яслями для сестры была стабильнее, чем с моим садиком, поэтому маме и приходилось иногда брать меня к себе на работу. Иногда я и сама просилась, когда было можно.

Местоположение Соломбальского детского дома. Справа снимок с немецкого самолета времен Великой Отечественной войны. Слева современная карта, место где он был расположен. В красном прямоугольнике школа №49

Как-то так получалось, что все неувязки с моим детсадом приходились на зимнее время. А зимой детдом был полон детворы, а следовательно и всяких затей. Вот эти составляющие были очень притягательны в плане визитов. Зимой мне нравилось бывать в детдоме больше всего. Хотя зимой темнело очень рано, ребятам не возбранялось с часик поиграть во дворе вечером, после ужина при условии, что уроки уже приготовлены. Уроки все выполнялись до ужина в каждой группе. Но бывало, что ребята прогуливали время подготовки, объявляясь только к ужину. Такие гуляки разыскивались через посыльных, а если не получалось, то воспитатель уже нервно отсчитывал оставшееся до ужина время.

Как правило, гулёна норовил незаметно проскочить к ребятам. Но всевидящее воспитательское око было не провести. Всё равно затем несли на проверку свои задания, просиживая над уроками под строгим надзором до самого отбоя. А сделавшие вовремя уроки счастливчики, отужинав, отправлялись подышать и поиграть немного перед сном во дворе, исключая при этом возможность получения подсказки для прогулявшего товарища. Выгода в такой организации ребячьего времени, когда уроки можно было сделать быстрее и качественнее сообща, чем в одиночку, становилась очевидной. Поэтому злостных прогульщиков по урокам много не бывало. Гулять вечером можно было только до определённого времени, а опоздавших всегда дожидались. Остаться незамеченным в такой ситуации не удавалось. Вообще же ребят ежедневно пересчитывали и не по одному разу. К вечернему времени, когда все ребята должны были вернуться в Дом, на дверях уже стоял дежурный старшеклассник, или воспитатель, или сторож. Затем за последним входящим дверь закрывалась на внушительный крюк. Опоздавшему приходилось уже стучаться и поэтому избежать замечания не было возможности. Регулярные опоздания просто снижали шансы на вечернюю прогулку. Это было более, чем доходчиво. Перед сном воспитатель всегда пересчитывал детей, велась отчётная документация по каждому дню. Такая это была хлопотная и ответственная работа.

Да, каждая категория работников детдома достойна похвал. Ибо равнодушно тянущих лямку сотрудников там не могло и быть: в детдоме такие работники никогда не приживутся. Так обстояло дело и в Соломбальском детдоме, и в Яренском, где моя мама сама прожила целых десять лет. Так много всего неоднозначного может случиться всегда в любых детских учреждениях, что оставаться в роли досужнего наблюдателя никогда не получится. А к хорошему человеку дети тянутся всегда. Создаётся не просто единый коллектив детей и сотрудников, создаются настоящие связующие узы, какие всегда есть в каждой семье. У детей всегда есть какие-то секреты, и в детдоме совершенно неожиданно прекрасным слушателем, советчиком и наставником может стать не только воспитатель, но и повариха, и медработник, и сторож, и нянечка. Все эти люди были в курсе ребячьих дел не меньше воспитателей. Вообще коллектив работников детдома был очень дружен. Наша семья и семья Пузановой Любови Семёновны часто встречались в гостях друг у друга, общались и после того, как мама уже не работала в детдоме. Любовь Семёновна, героическая многодетная мама, окончила АГПИ заочно и работала потом учителем географии. Помню, что к кому-то из сотрудников мы с мамой ходили на День рождения, и мне было непривычно наблюдать быт людей, живущих в соломбальской «деревяшке». Мы жили в пятиэтажке, в центре города, быт в нашем доме заметно отличался в плане удобств, но в «деревяшке» было где разгуляться, ибо площадь и планировка мне тогда очень понравились. Особенно были хороши полы из широких досок, чистые до блеска, покрытые половиками-дорожками.

После этого визита архангельские «деревяшки» уже не казались мне чем-то страшным и непригодным для жилья, хотя были и такие постройки, которые наши соседи по квартире называли «шанхаем». Мне тот визит очень понравился и запомнился каким-то особенно добрым застольем: гости много пели и смеялись, обсуждая курьёзы и уморительные детдомовские моменты. Все знали о ком и о чём шла речь, т.к. эти люди делали одно большое общее дело - растили детей. Они растили своих детей, они же растили и чужих точно так же, как своих. Нормы и правила, принципы, жизненные устои, это было общим для всех без разбора. Мало того, так мама ещё и дома могла провести для нас с сестрой сравнительный анализ нашего поведения, ссылаясь на пример детдомовцев, которые в какой-либо ситуации оказывались лучше, чем повели себя мы. Это сейчас я понимаю, что это-то как раз было заслугой работников, а не детским самосознанием детдомовцев, которые чаще всего были из неблагополучных семей. Тогда нам казалось, что мама любит тех детей больше, делая нам замечание. На самом же деле весь текст можно уложить в простую истину: спуску не было никому, но и хвалили всегда при всех, отчего становилось радостнее на детской душе и появлялось понимание значимости каждого в таком многолюдном Доме.

Домашний праздник в гостях тогда шёл своим чередом, но разговоры то и дело сворачивали на знакомые всем рабочие рельсы, когда что-то новое и смешное всплывало в очередном неординарном детдомовском случае. Этого всегда было в изобилии. И у каждого был свой интересный эпизод. Я же ещё запомнила смешные моменты из быта детдомовцев во время их «полётов на Луну». Саму фразу я впервые услышала дома от своих родителей, когда мама собиралась вести меня с сестрой в детскую поликлинику после летнего отпуска. Наш поход прокомментировал отец с пожеланиями счастливого полёта. «Слетать на Луну» было делом простым, как оказалось, но вот поделиться впечатлениями о полёте было очень не просто. В один из моих визитов к маме в детдом я увидела лёгкий ажиотаж в коридоре-парадной, возле двери кабинета медички. Где-то в глубине Дома, на втором этаже, звучал хор из голосов и топот ног. Парни-старшеклассники что-то басили ломкими голосами на уговоры воспитателей, кто-то наигранно хихикал и даже упирался, судя по тому, как раздавалось многоногое шарканье, возня и просьбы оставить в покое дверную ручку.

Мама поспешила наверх и вскоре под руку с воспитателями через большое «не хочу» вяло волочились два здоровенных Вовки-старшеклассника. Их не стали томить ожиданием в коридоре и по одному спровадили в кабинет Лидии Фёдоровны, где раздавались знакомые звуки перставляемых и звенящих склянок. Я догадалась, что там происходит и поделилась знаниями в коридоре, сославшись на отцовский авторитет. Авторитет Лидии Фёдоровны был тоже очень силён и «Вовки-космонавты» один за другим «слетали на Луну», рванув затем без оглядки. Этот пункт космической программы в детдоме претворяли в жизнь регулярно, а «космонавтами» были все без исключения обитатели детдома в дату, намеченную медичкой Лидией Фёдоровной. Летали все. Некоторых приходилось ещё и отлавливать, чтобы «запустить в космос». Малышня, ещё не особо наслышанная о «полётах», хлопот не доставляла. Средние классы по тихому проводили инструктаж для новичков, стоя в очереди перед «стартом». Миссия лунного вояжа носила сугубо оздоровительный характер, ибо по прошествии пары дней выявляла тех, кто игнорировал тщательное мытьё рук перед приёмом пищи. Лидия Фёдоровна брала анализ - мазок на кишечную палочку, процедура была технически проста и безболезненна, но очень уж не лицеприятна. Всю эту затею в народе нарекли «Полётом на Луну» из-за специфической позы пациентов на полусогнутых коленях и ладонями на ягодицах.

Вот эту-то информацию я и донесла до своих ошалевших подружек. Они сначала недоверчиво смотрели на меня, а затем тихо прыскали от смеха, что очень помогло разрядить слегка тревожное состояние новичков. Более опытные товарищи- старожилы, уже с хорошим «лётным» нормативом, в панику не впадали и быстро организовали для Лидии Фёдоровны бесперебойное поступление очередников, преграждая тем пути отхода. Бегать на посылках по всему детдому в розысках «уклониста» им не хотелось, хотя всё же и приходилось. Самое трудозатратное действо приходилось на долю воспитателей, т.к. преимущественно старшие старались смыться на улицу, как только узнавали о коварных планах медички. «Отлов и задержание» были привычными аттракционами в тот день. Потом ещё все долго это вспоминали и смеялись над ловкостью с обеих сторон, а Лидия Фёдоровна снова и снова проводила свой ликбез, объясняя, какие гуманные цели преследует «Лунная программа».

Нежелание обоих Вовок, здоровенных, уже почти взрослых парнишек, самоорганизоваться для сдачи биоматериала объяснилось чуть позже: в кабинете Лидии Фёдоровны находились две юные феи от медицины, прибывшие на подмогу медичке. Уже оттуда оба Вовки, один за одним, с резвостью мустангов взмахнули на второй этаж в два прыжка из кабинета, где так неромантично произошла встреча с молоденькими медсестричками. Лестница только один раз хрястко скрипнула где-то посередине, в месте смены опорной ноги со шпагата на шпагат, достойный балета «Спартак». Оттуда же неспешно съезжал и чей-то потерянный тапок, так непохожий на Золушкину туфельку своим размером, но только сюжетной своей композицией.

- «Ишь-ты, о-как», удивились воспитатели, - «дольше уговоры были».» Со словами: - «Чья подкова потерялась?» мама ловко подкинула вверх тапок. Тапок тут же подхватили.

Массовые медицинские мероприятия так и проводились, когда к Лидии Фёдоровне выдвигалась подмога для ускорения процедуры с таким количеством детей. Кстати, с прививками дела тоже не обошлись без курьёзов. На прививку как-то приехали две очень габаритные помощницы с чемоданчиками в руках. И тогда в основном малыши старались улизнуть от медичек, потрухивая от одного лишь вида таких дюжих тёток в хрустящих белых халатах. Они были чужими в их Доме, и ноги сами уносили от кабинета с нежданными гостями. Знакомую ситуацию, когда взрослые парни сбегали с урока, чтобы их не вызвали во врачебный кабинет, я наблюдала и в школе, если там проводились медицинские процедуры. Домашние дети в неосознанной своей боязни ничем не отличались от детдомовских ребят. Разница была лишь в том, что в одном случае к проблеме подключали родителей, а в другом эту же задачу решал весь коллектив детдома без разбора возраста и ранга.

И эта «коммунальная» спайка коллектива была организационным фундаментом детдома, где на заднем плане, за директором и воспитателями нерушимым фронтом стояли поварихи и техслужащие, без которых Дом не мог обходиться. Их труд всегда подчёркивали педагоги, побуждая детей не скупиться на слова благодарности.

Бывшый особняк Геппа Шмидта, «странный дом», как о детдоме говорилось в мультике про Серафиму, по сути переживал чудесное воскрешение после отъезда своих первых владельцев. Гений Дома снова устроил дела в старинном особняке так, что Дом обрёл своих поваров, кастеляншу, истопников, «горничных», «гувернанток» и «экономку», хотя выглядело это совершенно на новый лад. Почему-то никто не задумывался над этим тогда, а Соломбальский детдом был замечательно «странным» с этой точки зрения. Просто услугами всей этой могучей гвардии стали пользоваться дети «не лейтенанта Шмидта». Пользовались с пользой, дети учились в Доме быть полноценными членами общества, гражданами своей страны, чему, к сожалению, не могли их научить некоторые родители. Этим детдом и был особенно хорош, он был детям Домом, крепостью их духа. В детдоме не практиковалось и не поощрялось доносительство, как в мультяшном детдоме Серафимы. В Доме не ощущалась гнетущая или напряжённая атмосфера, где дети по мышиному тихо сидели по углам; не наблюдалось в нём и расхлябанного попустительства. Дом имел своё «лицо»: от детей требовали опрятности, вежливости, уважительности, чистоты в помещениях и соблюдения внутреннего распорядка. Любой входящий в Дом всегда приветствовался любым ребёнком, и это производило приятное впечатление на всякого посетителя. Уже много позже на своей работе в школе мне доводилось сталкиваться с ситуациями, когда ученики мчались сломя голову мимо взрослого человека, совершенно не обращая внимания.

Детдом не был стилизованным благородным заведением, но был старинным благородным Домом с историей, где работали бесхитростные порядочные люди без «подделывания» и заигрывания с детским упрямством. Хорошие работали люди, честные и ответственные. И моя мама, и Любовь Семёновна разговаривали с детьми всегда искренне, а Вера Николаевна ещё и прямолинейно, с юмором, но не грубо. Я наблюдала это и знала, что в похожих ситуациях мне говорилось бы то же самое, просто мамин взгляд был бы ещё более грозным. Ну определённо мама «любила нас меньше», такие мысли закрадывались в мою маленькую голову, ведь мои детдомовские подружки так сочувствовали мне, когда мама строго меня отчитала среди всей нашей компании. Я была ещё той заводилой. И всего-то лишь научила, как можно весело развлечься, если привязать к ручкам двух дверей верёвку таким образом, чтобы при закрывании одной двери вторая открывалась, а потом наоборот. Находящиеся в помещениях не скоро бы ещё догадались, в чём подвох.

Проблема была в самой верёвке, её надо было найти. И верёвочные скакалки были совсем неплохой альтернативой. Смотреть же на беготню с одновременно открывающимися и закрывающимися дверьми со стороны было одно удовольствие, как и на недоумевающие лица. Об этом трюке мама же мне сама когда-то и рассказала, как они устраивали такие розыгрыши в детдоме своего детства, в Яренске. Я уже не стала рассказывать своим подружкам, как там мама и другие ребята пристраивали над приоткрытой дверью старый ботинок с водой, который прицельно попал на голову их воспитательницы вместо ожидаемой мальчишеской головы. Вся их компания тогда дружно отправилась на кухню чистить картошку к любимой всеми поварихе тете Моте, которую взрослые величали полным именем с отчеством. Отчества уже я не помню (Яковлевна?), но имя «Матильда» в Яренской глубинке звучало, как афиша заграничного фильма.

Тётя Мотя, уже будучи на пенсии, как-то приезжала в Архангельск и погостила с денёк у нас. Все поварихи в моём сознании с тех пор стали прочно ассоциироваться с её сочным образом: сдобная, крупная, улыбчивая женщина с простенькой старомодной бабеттой на голове. Встреча доставила ей и маме огромное удовольствие, мне же, особенное. Ибо я в тот раз в лицах прослушала все те истории с «Матильдой»-тетей Мотей, которые рассказывала мне мама, вспоминая своё детдомовское детство. Истории эти были занимательные и я их поведаю, т.к рассказ изначально в названии даёт мне эту фору в сюжете: «Соломбальский Детский Дом и не только».

Матильда-тетя Мотя для девчонок из Яренского детдома была недостающим звеном между большой жизнью за стенами детдома и жизнью внутри своего особого сообщества детдомовцев под водительством строгих воспитателей. По возрасту Матильда вряд ли годилась старшеклассницам в мамы или тётки, но величали её все тетей Мотей. Скорее подходила она под определение старшей сестры, ибо у неё был маленький сын Валерик, годиков 2-3, которого тетя Мотя густо и часто брала с собой на работу из-за каких-то житейских неутрясок с садиком или няньками. Нянькам тогда выступали детдомовские старшеклассницы. Особенно часто Валерик оказывался в руках мамы и её подружек. Матильда тогда спокойно кашеварила на кухне. Но по окончании её священнодейства её всё же всегда поджидал сюрприз. Валерик возвращался к тете Моте неизменно в здравии и хорошем расположении духа, но до неузнаваемости разукрашенный и с обязательной фатой на голове. Матильда, хотя и ожидала подобного, но всякий раз удивлялась новшествам. Секрет был прост, Валерик был красивым ребёнком, с вьющимися волосиками, расчудесными глазками и пушистыми ресницами.

Девчонки размалёвывали Валерику губы, щёки и брови, ногти, превращая его в живую куколку. Ко всему прочему Валерик был расфуфырен духами, пудрой, наряжен в чудненькое платьице и обвязан бантами. Сверху всё венчала фата из кисейной накидушки. Матильда охала и ахала, отмывая своего ребёнка, чтобы спокойно пройти по улице, но никогда не ругалась, а смеялась вместе с няньками. Валерик улыбался, раскачивал головкой, похлопывая себя ладошкой, и радостно сообщал: «Ца-ца». Всё повторялось, хотя каждый раз Матильда просила вернуть сына в узнаваемом облике, обойдясь на этот раз без «цацы». Няньки в который раз клятвенно заверяли в своей благонадёжности, уважительно величая Матильду тётей Мотей, но продолжали оттачивать своё мастерство.

Матильда не умела сердиться, девчонки к ней липли и частенько просили рассказать о себе что-нибудь интересное. Она не отказывалась и рассказывала им о своей жизни, о первых свиданиях и романтических приключениях. Рассказы были бесхитростны, но выстраивали для девчонок очень полезную модель поведения с прицелом на будущее, когда каждая покинет стены детского дома и станет взрослой девушкой. Юность Матильды шла в паре с войной и что-то героическое поэтому было и в самой тете Моте. Одну из её историй я хорошо помню, и здесь она не будет лишней. Именно подобного рода повествования и формировали характер мамы, сотворяли из неё педагога. Её личный детдомовский опыт потом очень помогал ей в её детдомовском рабочем стаже.

Когда мама с подружками в очередной раз уговорили тетю Мотю поведать им что-нибудь «военное или про любовь», Матильда не стала разрывать тематику надвое и поделилась своей очередной историей. Она была очень молода, но уже работала поварихой. Война окончилась. Каким-то чудом к ним прибыла бригада военных лётчиков, где им предстояла временная дислокация. Жильё им выделили, а общепитовская столовая стала обслуживать ещё и военных. Молодёжь, конечно же, приободрилась, культмассовый сектор тоже оживился, и в клубе ожидались умопомрачительные танцы с участием всего лётного состава. Мотя горела желанием не опоздать и в ускоренном темпе носилась по столовке и кухне, распихивая кастрюли и инвентарь. Затем последовала быстрая помывка, выбор наряда, причёска и пшиканье на себя духов с незатейливым ароматом. Для таких случаев всегда шла в ход помада с маркой «ВТО»- Всероссийского Театрального Общества, ну и остальные дамские «штучки» из этой же серии.

Мотя, пышнотелая и благоухающая, наряженная в самое цветастое и красивое платье, под которым была надета лучшая комбинация с кружевом для стройности силуэта, скоренько прыгнула в туфельки на каблучках. Обворожительная Матильда гордо направилась на выход. Ей нужно было закрыть столовую на ключ, положить его в сумочку и, надев миленькие перчаточки, продефилировать к клубу на глазах оценивающей публики. Как бы не так! Ключей в дверях не оказалось. Матильда вспомнила, что утром ключи впопыхах она притулила на верхнюю полку с крупами и прочей снедью. Матильда подпрыгнула, зацепив связку ключей, но тут же ей на голову опрокинулся стоящий рядом тазик с растительным маслом. Убыток был невелик, но рухнувший тазик накрыл собою все Мотины планы и всю её красоту. Тазик и правда был медным.

С головой Матильда провозилась дольше всего, но всё же успела ко второй половине программы с танцами. Мотя сокрушённо присматривалась к убойным нарядам девчонок, выискивая себе местечко среди танцующих пар. Ни красивых туфелек на каблуках, ни перчаточек, ни нарядного стройнящего платья не было на ней. Ничего из того, что делало бы из Моти Матильду, не было. Но простояла Мотя совсем недолго, старательно избегая лёгкого сквознячка, но неизменно оказывавшаяся именно у дверей. Молодой щеголеватый красавец, проскочивший было мимо Моти, сходу пригласил её на вальс. Дальше он уже не отходил от Моти до конца вечера и с удовольствием приглашал Мотю снова и снова. Мотины подружки бросали удивлённый взгляд на пару, отмечая Мотину обыденность и простоватость рядом с самым лихим кавалером этого вечера. Молодцеватый авиатор галантно обхаживал Мотю, а на игривый Мотин вопрос в конце вечера о причине столь бурного интереса к её персоне, когда он даже не поинтересовался её именем, простодушно отрапортовал: «Девушка, от Вас так жареным вкусно пахнет…».

Совсем о других временах и нравах рассказывали девчонкам старенькие детдомовские няньки, которых когда-то выдавали замуж не за тех, кого любили они, но кого они всё же верно ждали со всех войн нашей державы. Их истории были грустны, но подпитывали собой сознание того, в какое правильное всё же время живёт сегодняшняя молодёжь, пусть и детдомовская. Родители почти всех яренских детдомовцев погибли на войне. Парадокс был в том, что родители некоторых из них погибли на фронте, воюя там по разные стороны. Но в мальчишеских драках этот аргумент был самым последним и очень обесценивающим как победу, так и поражение. В детдоме было много детей немцев. Там жили дети этнических поволжских немцев, попавших под репрессии, были и «истинные арийцы», дети немецких офицеров, тех, кто поспешил перевезти из Германии свои семьи. Они были уверены в победе нерушимого Рейха. Этих немцев особенно гонял за неуспеваемость в немецком языке учитель, сам побывавший в немецком плену.

Чистопородный немец, детдомовский парень с именем Гарри, которого преподаватель называл почему-то «Гарринец», терпеливо выслушивал учительские упрёки за то, что свой родной язык парень совершенно не стремится освоить, хотя владеть им должен был «Гарринец» в совершенстве. Гарри всякий раз понуро выслушивал проповедь. Под конец он всегда оставался при своём неизменном мнении, озвучивая на весь класс тот факт, что язык фашистов он не желает знать вообще. Но Гарри всё же знал свой родной язык, выдавая порой удивлённым ребятам детские немецкие песенки о «майн либен Фатерлянде». Дальше детского репертуара с потолком в 4-5 лет, продвижения в языке у Гарри не наблюдалось. И такой он был не один.

Когда яренские детдомовцы организовали у нас дома встречу через очень много лет, то выяснилось, что почти никому из них не пригодился их родной язык, а «родные» немецкие фамилии были вечным пятном на каждом. Они не поступили в институты, как некоторым хотелось. Их отправляли в самые дальние и захолустные районы, ограничивая рост и продвижение. Негласная политика в отношении немецких детей была сурова.

Об этом говорила на встрече Лена Мерлинг, немка, так хотевшая продолжить учёбу. В Яренском детдоме она оказалась вместе со своим братом Лео. И только одна девочка, Марга (Марта/Магда), привезённая когда-то из полосы военных действий в Яренский детдом, в глухомань Ленского района, круто изменила свою жизнь. Она была найдена своими родными, которые успели эмигрировать в Канаду из гибнущей фашистской Германии, но на просторы России уже была перевезена часть семьи кого-то из них, крупного немецкого военного чина. Тогда и потерялась совсем маленькая Марга, оказавшаяся в вихре смерти, в котором она чудом уцелела, но стала хромоножкой. В детском лепете её уже слышалась чужая речь. Совсем не «арийская блондинка», черноволосая девочка, она уверенно назвала своё имя: Марга Шелленберг. И это определило судьбу девочки, оказавшейся в конце концов в далёком северном краю. Она выросла, вышла замуж и уже родила двоих детей, работая в колхозе дояркой. Муж её был крепко пьющий работяга, и ничего особо прорывного в жизни Марги и её детей не намечалось. Вот тут-то и поменяла все её планы судьба в лице очень и очень состоятельных канадских родственников.

Все годы они разыскивали свою Маргу и нашли. Муж Марги отказался наотрез от эмиграции, а сама Марга после долгих уговоров решилась на переезд. Через годы она приехала в Яренск и встретилась с тетей Мотей, которая и поведала нам эту чудесную сказку о Марге, приехавшей в глубинку в ярко-голубом дорогом заграничном костюме, поразив очевидцев своей изысканной ухоженностью и респектабельностью.

Марга жила очень обеспеченно, родня её приняла великолепно, дети её были устроены в престижные учебные пансионаты. Всё складывалось у неё хорошо, кроме её хромоты и привычки заправской доярки сходу кидаться на всякую работу. Родня в таких случаях струнила Маргу, объясняя ей, как должна вести себя настоящая хозяйка, владелица огромного количества всяких производств и прочего капиталистического барахла. Маргу это всё поначалу утомляло и напрягало, сноровка советской колхозницы жила в ней прочно. Но со временем она привыкла и влилась в свою семью по самую макушку. Там же родня устроила Марге и новый солидный брак, зачеркнув её детдомовское прошлое навсегда.

Все эти занимательные и поучительные истории рассказаны были не историком, не заслуженным педагогом или заумным архивариусом. Всё это поведала обыкновенная детдомовская повариха, в то время как в семьях такой труд на себя берут обычно старшие дети или дедушки и бабушки каждого ребёнка. Но у детдомовцев такой генеалогической роскоши, чаще всего, нет. Вот для этого у них есть тёти Моти и тёти Пани, спешащие на скорую информационную помощь воспитанникам.

Детдом, это тоже семья, только семья, которая никогда не предаст. Таким был детдом в Яренске, таким же был и детдом в Соломбале. Мультяшный детдом Серафимы Воскресенской среди них был паршивой овцой, где коллектив раскололся на два лагеря, а педагоги и дети стояли по разные стороны в вопросе веры. Финал мультика вселяет надежду о выборе правильной стороны жизни детьми и их наставниками. Детдомовские коллизии в мультике все выстроены вокруг вопроса религиозного воспитания детей советской эпохи.

Детдом в Яренске, как и Соломбальский, вообще не знал таких проявлений. Вопрос веры никак себя не обозначал. Абсолютно. Но есть то, что прошивает, как иглой, все эти детские дома. Особенно близки в этом мультяшный детдом Серафимы и Соломбальский детдом. Проблема называется некрасиво: «колония для малолетних». Это стало приговором для «поповны» Серафимы, так же это звучало и в устах воспитателей Соломбальского детдома, как самый последний и жёсткий аргумент для крайне тяжёлого воспитанника. Такие тоже были. Приводились ли угрозы в исполнение, этого я не знаю. Но такие ребята заметно приутихали в поведении и замашках после крутого разговора с Верой Николаевной, знатока в этом вопросе, ибо ей пришлось там поработать. Она умела обламывать дурные дикие отростки, отбившиеся от корня, храня правильный и здоровый стебель в характере ребёнка. В такой момент густой и громкий голос её было слышно на обоих этажах. Она не кричала, она говорила по-военному чётко и ясно, с басинкой в голосе, что было её привычкой ещё с фронтовых времён. Она говорила для всех, обращаясь к одному.

Сегодня я вижу трёх детдомовских воспитателей сообразно их характерам, в очень непривычных, но точных образах, проецируя их на Соломбальский детдом, как на глобус. Странное сравнение для «странного, странноприимного» Дома. «Этот дом странный»,- так звучит в мультике фраза, сказанная о детском доме, в котором оказалась маленькая Серафима. Если «странный» детдом представить себе в виде «странного» глобуса, то двумя равнозначными полюсами этой странной планеты-глобуса будут Вера Николаевна и Любовь Семёновна. Вера Николаевна - величественная, сверкающая стёклами очков, словно льдинами, суровая и прямолинейная, с жёсткими гранями своего кристального характера,- проекция Северного полюса этой странной планеты. Любовь Семёновна - пышная, мягкая, округлая, как мама-матрёшка, хранящая в себе своё многочисленное семейство, излучающая теплоту и доброту, рассудительная и не громогласная, она воплощала собой идею Южного полюса. Моя мама-Татьяна Григорьевна на этом глобусе была Экваториальным поясом странной планеты. Осью всей конструкции была директриса, чаще невидимая, как невидима и ось земного шара, но на которой и вертелось всё это шумное хозяйство.

Были ли ещё воспитатели в детдоме? Этого я не помню. Но Вера и Любовь, два надёжных и стабильных полюса нашей жизни, были точно такими же надёжными и терпеливыми «полюсами» Соломбальского детдома. Старшую дочку Любови Семёновны звали Надеждой. Надежда, кстати, тоже стала педагогом. Как ожидаемо странно, правда: Вера, Надежда, Любовь? Надежду на лучшее всегда внушали в детдоме всем и каждому. Это была основная педагогическая аксиома. Моя мама Таня «тянула» свою часть работы, обегая колесом этот глобус, как и полагается экватору. Оношения с осью у экватора всегда были строго перпендикулярны, ну это так и должно быть по законам самой природы. Таким образом, детдом являл собой целый мир, надёжный, стабильный, любящий и верный. Это была настоящая СЕМЬЯ, которую обретал каждый ребёнок, очутившийся в бывшем особнячке Геппа Шмидта. И ребёнок в этой семье был только ребёнком, а не жертвой обстоятельств. Каждого опекали и помогали каждому, даже самому трудному, который никогда не был ребёнком в своей родной семье. Холодное и колючее слово «колония» звучало очень и очень редко в этом Доме. Про детскую воспитательную колонию я впервые узнала в детдоме и, разумеется, из канцелярских «летучек».

«Шо зроблено в гузне, не перековать и в кузне», так говорят о неисправимой проблеме. Чаще всего это так. Но никогда, никакой воспитатель не опускал руки и не молчал в сторонке, если этой проблемой был ребёнок. Воспитатели, а с ними и остальные работники детдома «ковали» из поступившего «металлолома», пока ещё горячего, новые характеры и привычки. Кстати, фамилия «Шмидт» означает «кузнец». Именно поэтому и оказался в маминых руках ремень, прекративший безобразие с дежурствами. Странный дом Геппа Шмидта был доброй кузницей для тех детей, кого жизненные обстоятельства успели искривить подобно маленьким гвоздикам, принявшим удар непомерной силы. Всех их старались выровнять и отполировать заново, бережно придерживая за шляпки. Чаще это удавалось и тогда в канцелярии говорили с радостным удовлетворением в голосе, и тревожные бумажные папки наконец-то убирались со столов.

Тут может создаться впечатление обо мне, как о канцелярской шпионящей крысе, т.к. я часто ссылаюсь на услышанное там. Это не так. Я была очень мала и не «грела уши» в канцелярии специально, хотя была я любопытна, приметлива и умела складывать мозаику из отрывков фраз и слов. Это получалось внутри меня само собой.

Могу я в чём-то быть не права или ошибаться? Думаю, что да. Но не значительно. В остальном ничем я не отличалась от детдомовцев, но только более свободным доступом в эту святая святых. И ещё: мне разрешалось быть примером хорошего поведения. Но иногда меня с этой линии сносило и за это мне попадало.

Как-то мама меня отругала за то, что я взяла моду таскать с собой в тихаря свои домашние игрушки: те, что незаметно можно было распихать по карманам. Ничего особенного, детская алюминиевая посудка, ловко умещавшаяся в них. Мама поругала меня не потому, что посудку ей было жаль, а потому, что детдомовским девчонкам все эти диковинные штучки вряд ли кто-то когда-то покупал, и травить им душу родительскими подарками просто было нельзя. Многие и подарки-то стали получать, только оказавшись в детдоме. Мама оказалась права.

Девчонки, принимавшие раньше меня к себе в игры, стали меня слегка сторониться. Я уже не была для них своей, а разница между их мамами и моей мамой, такой красивой, заботливой и любящей, которая покупает нам с сестрой игрушки, стала для них очевидной и угнетающей. Детская горькая зависть выливалась в тихие слёзы, но могла спровоцировать и гораздо большую проблему. Это и было причиной, почему некоторые дети могли с досады из-под тишка больно пихнуть меня, пока никто не видит. Их мамы в большинстве своём не повязывали заботливо шарфик, не пришивали оторвавшуюся пуговицу, не заплетали косы, укладывая их на голове в корзиночку с красивыми бантами.

Всё это я поняла тогда и стала уже осторожнее в таких делах, стараясь и в одежде не проявлять своё отличие, если нужно было приехать к маме в детдом. Тогда я приезжала в школьной форме, т.к. училась уже в начальных классах. Но по иронии обстоятельств и в школьной форме я тоже невольно, но выделялась. Девчонки по приходу из школы переодевались, а форма аккуратно развешивалась в шкафу на вешалки. Домашняя одежда их так же должна была храниться только там. Шкаф стоял в каждой ребячьей спальне. Такой же самый порядок был и у нас дома. Когда никакая одежда не валялась ни по кроватям, ни на стульях. Моя форма всё же не привлекала к себе придирчивого внимания, как если бы на мне было надето перешитое мамино платье персикового оттенка, да ещё с кружевным воротником. За банты можно было не беспокоиться, в школу мне мама вплетала или чёрные, или коричневые ленты. Белые банты полагались мне только с белым фартуком на праздник. Цветные ленты я носила по воскресеньям. Всё было просто. Всё так же просто было и у детдомовских девчонок, но чаще без бантов. Наши школьные будни и праздники были одинаковы, как и привычки.

Но такой порядок совершенно не говорил о менторских нравах, царящих в детдоме. В детдоме царил именно порядок, необходимый в таком людном месте, и чтобы самим детям было удобно в быту. Чтобы им приятно было возвращаться в свой чистый и прибранный Дом, необходимо было в таком же виде оставить его, уходя. Вырабатывать эту привычку детям помогали воспитатели, т.к. не все дети знали о существовании таких правилах в своей прежней жизни.

Привычка к порядку, навыки самообслуживания, уживчивость в коллективе, всё это формирует натуру человека. Это необходимые качества для жизни и, порой детдомовцы были в этом примером для других, когда покидали многолюдный Дом своего детства, попадая в другие условия. В этом плане поучительно выглядит история из её юности, рассказанная моей мамой. Мне она запомнилась.

Мама уже жила в студенческом общежитии АГПИ, «семисотке», старом и большом здании, которое готовились снести. Девушки-студентки приехали из области, как и мама, но в большинстве все они были из семей. Среди всей компании, заселившейся в большую комнату, оказалась очень даже особенная девушка, приехавшая с ворохом нарядов и кучей белья. Было ясно, что родители её, хотя и живут в далёком райцентре, но людьми являются зажиточными и при видных чинах по местам. Но девушка оказалась очень даже не проблемной, хотя и со странностями: никто никогда не видел её с тазиком для стирки в руках. Секрет был прост: грязное бельё её регулярно отправлялось в огромный чемодан, а из другого объёмистого рундука она доставала себе смену. На вопрос девчонок она ответила, что такой порядок действий ей наказала мать. И на каникулах этот чемодан будет перестиран мамой у них дома. Девчонки немало удивились такой странности, недоумевая, зачем же каждый раз перевозить этот универмаг с места на место, когда и в общежитии имелись условия. Да и количество всяких тряпок можно было прилично сократить в таком случае. Ещё пуще взрослые девахи подивились, когда подружка призналась, что она не умеет стирать, но только её мама. Тут уж девчонки не выдержали и велели больше никому не рассказывать этот несмешной анекдот. Они вручили ей тазик и пачку новомодного стирального порошка «Новость», отправив в закуток за занавеску, где происходили все девчачьи постирушки. Прежде же показали ей на кулачках и то, как должны работать руки заправской прачки. Каждый занялся своим делом, а из-за занавески приятно запахло «Новостями».

Затем послышался размеренный колокольный звон тазика и последовавшие за этим чихания. Девчонки довольно переглянулись между собой, слушая чихающую подругу. Но в скорее тоже чихнули одна за другой, потом ещё, опять, ещё и снова, и снова. Не переставая чихать и кашлять, с красными слезящимися глазами, со вкусом «Новостей» на губах и в горле, девчонки, как по команде, оглянулись на занавеску за шифоньером. Оттуда клубящимся молочным туманом по комнате поднимался обожаемый, но убийственно едучий уже аромат. Белая пелена заполняла комнату так, что девчонки бросились сначала к окну, а затем разом ринулись за занавеску, закрыв руками рты и носы. Прачка выглядела ещё хуже: вся в слезах, отчаянно чихающая, усыпанная порошком, она, зажмурив глаза, яростно что-то месила покрасневшими руками в тазу, поднимая над ним клубящуюся тучу. В тазике не было ни капли воды. Вообще не было! Пустая пачка из-под порошка стояла рядом.

Она действительно не знала, как стирается бельё, она даже не задумывалась об этом. Да, вода была нужна, но ведь она была нужна для стирки в деревне. Да, она видела, что бельё полощут на речке после стирки, но ведь так делали в деревне. И после стирки. Сам процесс стирки её никогда не интересовал. А уж порошок «Новость» вообще является городским шиком и сам по себе уже есть чудесное средство, и да, спасибо, что научили. Порошок она обязательно купит домой для мамы.

Разница между детдомовской мамой Таней и чрезмерно «одомашненной» девушкой была тогда очевидна всем. И за эту разницу мама тогда в душе горячо поблагодарила воспитателей Яренского детского дома. И уже на своей работе она точно так же учила взрослеющих детдомовских девчонок всем нужным в быту премудростям, всему тому, чему каждая мама должна научить свою дочь. Так поступали все взрослые в детдоме. Конечно, для мальчишек постирочный вопрос упрощался в разы: чистая смена им выдавалась при походе в баню, а бельё недельной носки отправлялось в прачечную. Для девочек это правило действовало с учётом возраста. По мере необходимости гардероб обновлялся и регулярно производился положенный «тряпичный» досмотр и обмен. Выпускнику из детдома полагалось обязательное «приданое». С таким казённым «приданым» из Яренского детдома уехала и моя мама в Архангельск на учёбу. В список включались лёгкое пальто и зимнее, с цигейковым воротником, летнее и шерстяное платья, бельё нательное и постельное, две пары чулок, обувь по паре на лето и зиму. Всё самое необходимое, хотя и скромное, но добротное и новое. О добротности и носкости выданных вещей говорит тот факт, что мамино зимнее пальто честно прослужило ей всё время учёбы, вышло за эти рамки, а потом было ещё перешито для меня, когда мне было года 3-4.

Тёмно-зелёное, с капюшоном и цигейковой опушкой,- оно досталось после меня моей сестре и потом так же в приличном виде перешло ещё в чьи-то руки. Ткань имела советское качество, и время это подтвердило. С таким же примерно перечнем в чемоданчике покидали ребята и Соломбальский детский детдом.

Но к маминому скромному гардеробу вышла совершенно неожиданная и своевременная добавка. И это ещё одна очень хорошая и добрая история из жизни детдомовской девчонки из Яренска. История была ещё и очень наглядная, и поучительная для юной Татьяны - студентки АГПИ.

Суть истории такова: в АГПИ на какую-то встречу собирались со всей области руководители-педагоги всевозможных детских учреждений. Там же оказался и директор Яренского детского дома. Его фамилию я не помню, но его фото было в мамином альбоме. Он не поленился и разыскал свою бывшую воспитанницу, наведя справки в институте. Мама тогда была удивлена таким необычным визитом директора. Он долго и обстоятельно её осмотрел с головы до ног, придерживая под руку, побеседовал об учёбе, о жизни в общежитии, о её успехах и трудностях. И вдруг директор совершенно неожиданно пригласил маму сопроводить его по городу. Она удивилась, но отказываться не стала, хотя на улице был сильный мороз.

Всю дорогу они снова говорили о Яренске, о детдоме и оставшихся там младших подружках и друзьях, идя куда-то уверенным шагом. Её спутник неплохо ориентировался в городе и в провожатых, похоже, не имел нужды, как показалось маме. Её только смущал его оценивающий взгляд, значения которого мама не понимала. Но она не успела задать ему вопрос, т.к. они оказались возле дверей Универмага, куда её галантно препроводил директор её бывшего детдома, прямиком в женский отдел. Не дав задать ей вопрос, он быстро перечислил продавщице, что необходимо принести этой девушке. Всё было готово уже очень скоро, мама была сбита с толку, и только изумлённо взирала на то, как на прилавке стали появляться дамские тёплые чулки, затем капроновые, потом перчатки, тёплые дамские панталоны и что-то ещё из женского белья в зимнем и летнем варианте. Товар был завёрнут в свёрток, который и вручили Татьяне.

Оказывается, её директор, приглядываясь к ней, отмечал все детали её одежды. Ему стало понятно, что у неё нет ни перчаток, ни тёплых варежек, на ногах её он заметил тоненькие простые чулки, в которых было уже нельзя ходить в такой мороз. Денег у студентки не хватало совершенно, это было видно, и он оценил ситуацию. Она всегда с благодарностью вспоминала своего директора, проявившего отцовскую заботу о бывшей воспитаннице, которую решил навестить в институте, оказавшись там по делу. А маме во всё время обратной дороги, пока они не распрощались, было перед ним очень неловко. И даже не за щедрый его подарок, и не за вкусные гостинцы в придачу, а за то, что когда-то с детдомовскими девчонками они доставляли ему немало хлопот. Чего стоили ему одни их розыгрыши. Но он о них даже не помянул.

Детвора маминого детства в Яренском детдоме была в массе своей смекалистой и мастеровитой. Сами себе придумывали развлечения, сами и претворяли идеи в жизнь. Бывало, что готовую задумку брали прямо с экрана. И особенно этим талантом отличалась Света Пименова, обожавшая кино. Тогда был период проката в стране трофейных фильмов или фильмов союзников. В основном это были весёлые музыкальные ленты, мюзиклы с танцами. Светлане стоило только раз увидеть танец в фильме, чтобы тут же и повторить его. Она настолько схватывала на лету все увиденные па, что равных ей не было. Были желающие научиться. Учились со всем рвением, и уже скоро бывал готов фееричный номер для любой праздничной программы. Света, конечно же, была звездой. Благодаря ей редко кто в детдоме не умел выбивать чечётку.

Но вопреки таким творческим возможностям мечтой Светланы были совсем не танцы. Она мечтала стать шофёром такси в красивом городе. А когда тетя Мотя гостила у нас в Архангельске, то с улыбкой рассказала, что как-то на вокзале в Сыктывкаре, пока она в нерешительности посматривала по сторонам в поисках транспорта, неожиданно перед ней притормозило новенькое такси, и дверца широко отлетела в сторону перед оторопевшей Матильдой. Знакомый приятный голос назвал её по имени-отчеству и пригласил в машину. С радостным удивлением тетя Мотя узнала в блондинке с лихой шофёрской кепкой на голове, бывшую детдомовскую девчонку, Свету Пименову. Её мечта сбылась.

Заграничное кино вдохновило детдомовцев ещё на одну затею. Так в детдоме появилась знаменитая «Тарзанка», немало потрепавшая нервов воспитателям и директору: верёвка вместо лианы, пара сучковатых тополей на дальнем пустыре и аттракцион был готов. Задача была проста: долететь, держась за верёвку, от дерева к дереву. Громкие вопли во время полёта были особой фишкой всех желающих, но совсем не доставляли радости случайным яренским прохожим, особенно в сумерки.

Вскоре в детдоме стали появляться и первые жертвы с разбитыми лбами, носами, синяками, ссадинами и прихрамывающие на ходу. Воспитатели удивлённо взирали вечерами на свой ребячий коллектив, всё более похожий на инвалидную команду. Нечаянные зрители раскрыли ребячий секрет, когда волна травматизма уже сошла на нет. Ребята приноровились к самодельному снаряду с обезьяньей ловкостью, а мастерство озвучки так же заметно усовершенствовалось. Но дикие мелодии джунглей нравились не всем. «Тарзанку» не единожды ликвидировали, а она появлялась снова и снова, пока деревья не спилили.

Но в тёплое время и кроме неё было чем развлечься, тем более, что ребят на лето вывозили в местечко Богослово, где они помогали колхозу. Огород, сенокос, уборка урожая, уход за животными, сбор лекарственных трав, всем этим занимались ребята. Лекарственную ромашку собирали малыши, а парни-старшеклассники садились на конные косилки и грабли. Работали на сенокосе и старшеклассницы. В один из таких дней маму и запечатлели на фото, где она в светлом сарафанчике и косыночке сидела на целом ворохе сена с лёгкими деревянными грабельками. Такие грабельки ребята мастерили в детдоме сами с учителем-трудовиком. Детдом регулярно снабжался колхозным молоком, и летом старшие дети помогали ухаживать за скотом. Каждому наделяли несколько голов, за которыми нужно было убирать навоз. Доили коров колхозные доярки.

За лето ребята и животные так привыкали друг к другу, что узнавали их голоса. Ну, конечно же, соревнования, чья корова скорее добежит или откликнется на голос, были неплохим развлечением. Победителем была «мамина» корова по кличке «Анисовая». Она самая первая начинала мычать на голос. Простенький мотивчик со словами: «Хороши духи анисовые…» корове очень нравился. В то время, оказывается, продавался парфюм: духи «Анисовые». Анисовая «давала голос» на каждый такой припевчик, нашлёпывая на пол новые порции своего аромата. Но дуэт поднимал настроение. Духи «Анисовые» потом как-то вышли из разряда привлекательного аромата для моей мамы.

Детвора работала и замечательно отдыхала в Богослово: с купаниями, загораниями и завтраками на траве. Осенью в детдом прибывал колхозный картофель, морковь, свёкла, репа, капуста, лук, всё то, что вырастил колхоз с помощью ребят.

Но дети есть дети. Как-то директору пожаловался кто-то из жителей, что детвора безбожно разорили его огород, повадившись за молодой морковью. Директор был мудр. Бесполезную тягомотину с охотой на «зайцев» он затевать не стал. Уже на следующий день в меню на полдник значилось неведомое доселе блюдо «морковник». Разузнать у поварих о новшестве не удалось никому, те подмигивали и нахваливали, но секретную рецептуру не выдавали. Поэтому весь детдом был заинтригован и в столовую на полдник явились все, как один, хотя полдник некоторыми приносился в жертву футбольной игре с местными.

На этот раз матч был отменён, ибо пропустить неведомое блюдо дня не хотелось. Входили торжественно, а на входе всех радостно приветствовал директор. В ряд стояли улыбающиеся поварихи и воспитатели. В воздухе витал праздник, но совершенно не витал запах чего-то вкусного и это настораживало. Речь директора была краткой, но пламенной. В расчёт с пострадавшим уходила недельная норма моркови, поэтому суп и щи детдомовцам будут варить без неё. Далее директор раскланялся под аплодисменты коллег, а публику распустили «не жрамши». Воспитатели и поварихи поинтересовались, понравился ли приготовленный «морковник». Публика согласилась с традиционным меню. К ужину все изрядно проголодались, явились вовремя, но некоторые старательно приглаживали чёлки на один глаз.

Старшие отметили остроумную директорскую шутку с «морковником», с которым их собственные розыгрыши были просто комариной песней. Их собственная фантазия на эту тему приносила директору немало лишней суеты, но он терпеливо относился к ребячьим выходкам, пока не вышло за стены детдома позорище с морковкой. Ребятам регулярно её давали «в грызовом варианте» и хулиганство было ничем не оправдано. Никто не голодал, пища была простая, но сытная. Старшие зауважали за «морковник» директора с новым воодушевлением, поумерили и свой пыл проверять на прочность директорские нервы. А на это они были ещё какие мастера, особенно зимой, когда темнело рано, а свободного времени хватало и на учение и на придумки. Директору, большому любителю засиживаться в своём кабинете допоздна, чего только не доводилось увидеть в темноте за своим окном.

Затеи были, конечно же, рукотворны, но умели произвести эффект, особенно в самый расслабляющий момент, когда директор с удовольствием прикуривал у открытой тут же форточки. Курильщик сам, директор, нещадно гонял малолетних курильщиков, и те в отместку нет-нет, и придумывали всякие козни. Так в руках изумлённого директора оказались две оторванные головы с дымящимися папиросами, когда как ему показалось, он схватил за ворот пальто обоих приятелей, тихо покуривающих в потёмках вечера, за сугробом. А непонятная мерзкая рожа, заглядывающая в окно? Она оказалась нарисована на листе ватмана, который одной своей стороной был приклеен к раме. Ветер резво прижимал второй край к замороженному окошку и тогда в глаза удивлённого директора с улицы пялилась отвратная харя, но тут же и исчезала. Морозный узор не сразу позволял рассмотреть галлюцинацию, сотворённую мамой и подружками. Да только ли это?

Он с воспитателями чуть не поседел от невинной шутки, когда среди спокоя и тишины вдруг раздались дикие и душераздирающие многоголосые детские вопли. Нет, на детей не упала крыша, никто из них не убился и не пострадал. Простая мамина задумка, как правильно поделить разноцветные нити мулине между мелкими девчонками без слёз и обид, заставила педколлектив рвануть со всех ног в девчачьи спальни во время тихого часа, соображая на ходу, кто скорее приедет, милиция, пожарка или медики. Вой, визг и вопли неслись на всю улицу. Идея раздела таких дефицитных тогда вышивальных ниток заключалась в следующем: каждая нить уходила той счастливице, которая изобразит самый громкий и неистовый вопль. Никаких претензий по поводу цвета и количества ниток при таком дележе не возникало. Девки орали, как резаные, нити одна за другой мелькали в Танинных руках. Преподаватели примчались, когда аукцион шёл в самом его разгаре.

Вот об этом и вспоминала мама, рассказывая мне о неожиданном подарке, так вовремя полученным ею от директора детдома. Ничего из купленных вещей у неё и, правда, не было тогда, а что-то уже и поизносилось.

Ну и что могло удивить мою маму, когда она стала сама работать педагогом в таком же детском доме? Но и из жизни Соломбальского детдома мама рассказала мне одну забавную историю в продолжение весёлой темы розыгрышей.

Кажется, здесь позволительно сделать небольшое отступление в пользу первой части рассказа и его названия с хвостиком «не только». Рассказ о детдоме в целом был навеян мультфильмом про Серафиму Воскресенскую, попавшую в детдом в военное время. Детдом разместили в бывшем барском особняке. Эта деталь очень созвучна теме Соломбальского детдома, организованного когда-то в особнячке Геппа Шмидта. Но в детдоме Серафимы жила и законная владелица усадьбы, тихая и неприметная старушка, помнившая о былой славе этого дома и своего рода. Старушка воплотила собой такой тонкий и эфемерный образ, как Дух-Гений старинного родового гнезда, хранителя памяти. В особняке Геппа Шмидта, конечно же, не было никого «из бывших». Но свой персонаж, навеявший однажды память о былом купеческом прошлом особнячка Геппа Шмидта, всё же в детдоме был. Старый Дом однажды посетили «дамы из прошлого», а сам визит доставил много удовольствия очевидцам. Я приведу рассказ мамы так, как запомнила его я. Обе случившиеся истории весёлые и раскрывают характер очень неприметного с виду работника детского дома.

В детдоме праздновали Новый Год (это были 60-е). В зале с эркерным балконом стояла ёлка и шла детская программа с обязательными стишками, песенками и хороводом, наряды у всех были самые разные. Но неожиданно для всех среди веселящейся многоголосой ребячьей и взрослой публики вдруг появилась новая загадочная гостья. Она обращала на себя всеобщее внимание и пользовалась успехом, вызывая улыбки и смех. Каждый старался протиснуться к ней поближе. Это была дама в маске, одетая в утрированно-старорежимном вкусе по царской моде. Таких дам подвозили пьяные извозчики к ресторациям и трактирам, пялясь на их огромные фальшивые бриллианты. Но всё это было в прошлом. Этот образ не особо был знаком советскому человеку, поэтому появившаяся дама была просто дамой «из бывших». Маска была очень с виду привлекательная и симпатичная: юная красотка с пышными рыжими локонами, в какой-то затейливой шляпке-буфф с куцыми перьями дореволюционного фасона, с ярким улыбчивым ротиком, с мушками на лице. Щёчки дамы нежно розовели, глазки, реснички и бровки были восхитительно выполнены. Маска была сделана профессионально и, конечно же, была до сего дня невиданным чудом.

Выражение лица дамы было кокетливо-томным, даже игривым. Дама виртуозно поигрывала веером, нарочито манерно заглядывала каждому в лицо и делала реверансы. Всех очаровывала её неспешная походка, и каждый ждал, когда же эта нарядная юная особа окажется поближе. Но уже через минуту при взгляде на кокетку никто не мог сдержать смех. Дело в том, что прекрасно выполненная маска юной красотки только в самые первые мгновения вызывала восхищение и восторг. Но при пристальном взгляде вдруг становилось видно приторно-слащавое, слегка вульгарное выражение на лице маски, а её ярко крашеные рыжие локоны становились похожими на пошлые букли. В довершение все ясно обозревали на носу дамы огромную торчащую бородавку, к тому же волосатую. Точно такие же бородавки красовались на щеке и на подбородке пошловато-красивенького розового личика. Когда дамочка, умильно кривляясь, хищно наклонялась, изображая намерение одарить поцелуем, детвора со смехом брызгала от неё в рассыпную. Взрослые откровенно хохотали, одновременно гадая, кто же так их разыгрывает.

Но как-то дама, будучи вроде у всех на виду, незаметно исчезла. Кто-то даже пытался организовать поиски, но ввиду продолжавшегося праздника от затеи отказались. Когда же взрослые, гадая, выискивали глазами тех, кто мог бы быть этой самой дамой, то все оказывались на глазах и веселились вместе с ребятами. Но спустя время все удивились снова. В зал вошла новая дама.

Зал оживился и загомонил при виде шикарной брюнетки, одетой в невиданный фасон платья из диковинной материи. Это снова была маска, такая же замечательная по уровню исполнения. Жгучая брюнетка с чёрными бровями на белом чудненьком личике. Волосы её украшал испанский гребень с ярко-красной розой и на плечи её спускалась накидка. Рука в перчатке загадочно прикрывала кружевным веером лицо так, что только одним прекрасным оком, чернее ночи, она смотрела на всех. Пушистые ресницы бросали тень на лицо маски, придавая особый шарм черноокой красотке. На щеке мягким бархатом чернела миленькая мушка. Всем хотелось получше рассмотреть её, но дама не спешила предстать во всей красе, а жеманно дефилировала по залу, покачивая турнюром, словно утиным хвостом.

Но на самые горячие просьбы открыть личико дама делано небрежным жестом отводила веер и, поднимая своё лицо к потолку, прищёлкивала каблуком, застывая в позе танцовщицы фламенко. Раздавался невообразимый взрыв хохота всех очевидцев: второй глаз дамы безбожно косил, а яркие губы были собраны в гузку, уведя за собой и огромный нос на одну сторону, отчего у дамы было на лице сомнительно-недоверчивое выражение, как будто бы даме делали предложение, над которым надо было ещё хорошенько поразмыслить. И эта дама исчезла так же бесследно и незаметно, озадачив всех. И только в самом финале праздника дамский секрет удалось открыть, немало удивив и детей, и взрослых тем, что люди редко задумываются о том, какие интересные характеры прячутся в тихих и незаметных людях. Это была тетя Паня, нянечка, та самая тётя Паня, уже немолодая, и которую все привыкли видеть в заботах и делах. А я помню её усердно чистящую детдомовское крылечко, чтобы никто из детей не поскользнулся на нём, торопясь в школу.

Я спрашивала маму, откуда взялись у неё такие интересные маски, такие необычные, совершенно нетипичные для нашего советского восприятия. Из маминых объяснений я поняла, что маски, персонажи эти были заграничные, и по времени изготовления довольно старыми, но в отличной сохранности, производящие неизменный успех при случае. А тётя Паня, это, оказывается, далеко не бесцветная и ординарная личность, но человек с очень необычной судьбой. Маски были родом из Германии, где их новая владелица и приобрела, оказавшись после войны с мужем, боевым офицером. Германия капитулировала, но часть советских войск ещё долго оставалась в стране. Среди таких военнослужащих был и муж нашей тёти Пани, но тогда она, скорее, была просто «пани», но ещё вероятнее-«фрау»-так обращаются немцы к замужней женщине. Пара была счастлива, они собирались возвращаться на Родину. Но всё изменила судьба в один из этих чудесных вечеров в кафе перед самым отъездом. Было ли это старое берлинское кафе на какой-либо уцелевшей «штрассе» или это было аналогичное кафе в другом немецком городе, куда их забросила война, я не скажу. Но прогремел выстрел какого-то фашистского недобитка. На Родину женщина вернулась одна.

Так ли я передаю эту историю, с тетей Паней ли случилась она, или с Анной Ивановной, это я не могу сейчас сказать с уверенность. Не знаю я и полного имени тети Пани. Может быть полное её имя Анна? Паня-Аня? Степанида? Я могу ошибаться в имени, наделяя судьбой совсем не того человека, путая с другим. Мне кажется, что речь идёт об одной персоне в обоих случаях, просто под разными (?) именами, а, может, и не под разными. Я просто помню такие эпизоды из маминых рассказов. Дело в том, что ещё в одной развесёлой истории, которую мне рассказала как-то мама, главной героиней является Анна Ивановна. Но я её не помню. Может быть тетя Паня и Анна Ивановна это один человек? Сюжеты уж очень похожи. Главное, что всё это было на самом деле.

Ещё один интересный розыгрыш случился не в детдоме, но в компании работников, собравшейся у кого-то по случаю вселения в новую квартиру. Народ уже был в сборе и ждали только одну Анну Ивановну, а та слегка задерживалась. Видимо, были в доме ещё новосёлы, т.к. на пороге появлялись и чужие гости, спешащие на аналогичное торжество, но попавшие не на свой этаж или не в свой подъезд. Когда в дверь позвонили в очередной раз, то все решили, что прибыла долгожданная Анна Ивановна и радостно оживились.

Дверь широко распахнулась и радостные приветствия отдельными репликами зависли под потолком коридора: на пороге стояла Обезьяна с лыжами наперевес. Была зима. Лыжные палки Обезьяна держала под мышкой, но тут же пристроила их с лыжами в углу коридора под неуверенное хозяйское «Здрасьте». Обезьяна была ряженая, но в очень правдоподобной маске. Рожа была самая обезьянья до мельчайших деталей и даже глаза. Обезьяна бодро проковыляла мимо оторопевших хозяев к накрытому столу, причём походка тоже была самая обезьянья, знакомая по передачам «В мире животных». Народ в зале замер в изумлении, глядя на «обезьяну» в мужских синих кальсонах, в лыжных ботинках и в растянутой полосатой тельняшке. На шее был повязан какой-то ухарский платочек, наподобие тех, что носят иностранные морячки. Обезьяна сердечно раскланялась под грохочущий хохот. Гости наперебой стали высказывать комплименты, называя Обезьяну «Анной Ивановной», так удачно всех развеселившую, прося её скорее снять маску и сесть за праздничный стол. Но Обезьяна, изобразив недоумение, стала обходить гостей и активно знакомиться с присутствующими, гукая и издавая повизгивания, умильненько шаркая ботинками перед мужчинами, пожимая им руки, целуя руки дамам и поигрывая перед ними длинным хвостом. Обезьяна явно флиртовала с дамами при знакомстве и совершенно нахально пощипывала тех за всякие выпуклости.

Женщины охали и ахали, отскакивая от наглой особы. Но Обезьяна, ничуть не смущаясь, как-то ухитрилась опрокинуть себе в глотку стопку с водкой, смачно выдохнув и грозно нацеливаясь вилкой на присутствующих. Все озадаченно смолкли. Но Обезьяна, словно вспомнив что-то, хрустко воткнула вилку в огурец. Все выдохнули. На замечания мужчин Обезьяна лихо отдала честь лапой в перчатке и махнула ещё стопочку под огурчик, довольно пошлёпав себя по брюху, тут же приобняв пониже спины хозяйку. Та непонимающе обвела взглядом всех собравшихся и несмело начала указывать вниз пальцем, обращая внимание на Обезьяну. На Анну Ивановну это ряженое чудо что-то совсем уж не походило, ибо мужские кальсоны на Обезьяне как-то подозрительно топорщились. Обезьяна, пользуясь замешательством, облапила ещё парочку присутствующих дам, отчего те взвизгнули, подняв всеобщее негодование. Всем стало понятно, что это переодетый мужчина и бог весть какие цели преследовал этот наглый неуёмный чужой гость.

«Обезьян» совершенно распоясался, начав лихо отплясывать, приглашая себе в пару всех по очереди. Всем было одновременно и смешно, и как-то необычно, никто не мог понять, такова ли была задумка хозяев, или тут происходит что-то незапланированное, т.к Обезьяна как-то уж очень любовно осматривала все «ценные вещи», пытаясь ими завладеть. В конце концов, Обезьяна всех убедила в том, что это переодетый жулик, когда игриво попыталась проникнуть в чей-то карман. Испуганная хозяйка попросила на выход незваного гостя, пригрозив милицией. Но Обезьяна не дала никому опомниться и быстро уселась на стул, а затем тут же закурила, проделав всё виртуозно быстро. Все сомнения в том, что это была Анна Ивановна, немедленно отпали.

Бесцеремонно вытянув ноги в огромных лыжных ботинках, ряженая Обезьяна пристроила их на край стола и стала обмахиваться от дыма своим хвостом, приглашая гостей к столу. Все просто ахнули от такой наглости. Лапа в перчатке потянулась к бутылке, но её тут же перехватили и… стали одновременно выволакивать из-за стола, стягивая ловко сидящую обезьянью маску. Женщины громко возмущались, пока компания, тузящая Обезьяну, пыхтела над хитроумной маской. Обезьяна же верещала совершенно диким голосом, доводя всех до дурноты. Но маску удалось снять. Все непонимающе уставились на весело хохочущую растрёпанную физиономию Анны Ивановны. Домой после праздничного ужина она ушла на лыжах, как и пришла.

Вот такие довелось услышать мне истории. Я помню их такими.

Соломбальский Детский Дом просуществовал до 1978 года, к тому времени мама уже четыре года не работала в нём. О сносе бывшего дома Геппа Шмидта мама завела разговор, т.к. где-то в городе случайно встретила Лёню Дерягина, который и поделился своими впечатлениями об этом. Лёня уже плавал - водил суда и, конечно же, водный путь его всегда лежал мимо такого родного детского дома. Речное хозяйство Геппа Шмидта когда-то отлично обозревалось из его собственного дома, ибо всё именно с таким учётом и строилось, держать под бдительным купеческим оком всю активность в гавани. Суда, проходящие русло двинского рукава, прекрасно были видны из окон детдома. По вечерам картина была особенно великолепна, когда и суда, и Дом сияли друг другу огнями и окнами. В одну из проводок судна Лёня не увидел на берегу знакомого Дома. Сначала погасли его окна. Потом не стало и его самого. Мама говорила с грустью, и так же с болью и печалью в глазах об этом говорил и Лёня. Старый уютный особнячок с пузатым балкончиком-эркером остался только в памяти и на фото. Там же предпочёл остаться и Гений-Дух старинного Дома Геппа Шмидта.

Когда–то мне казалось, что он живёт в старом чёрном фортепиано, которое всегда стояло в эркере. Огромный и таинственный инструмент, наверное, поэтому никому и не разрешалось тревожить. Иногда он шипел на меня своей металлической педалью, когда я старательно на неё наступала, оказавшись в зале. Мне влетало от мамы, если я открывала крышку и начинала перебирать клавиши. А мне казалось, что я заглядывала в чью-то широкую улыбку и бессовестно тыкала пальцем в каждый зуб, причиняя, если не боль, то всё же неприятное беспокойство тому, кто гулко бубнил мне в ответ из этого чёрного огромного ящика...

Ну а что я могла думать ещё в свои неполные 4 года? Ясность в вопросе наступила тогда, когда через несколько лет пианино купили домой. Там никто не жил, конечно, но спрятать там кое-что было можно. Мама моей подружки у себя в доме в точно таком же пианино умудрялась тайком от супруга, кстати не особо пьщего, прихранивать пару-тройку бутылок водки за съёмной стенкой под клавиатурой. Этот же способ на вооружение был взят и нами, и всеми нашими знакомыми, кто имел в квартире чудесный «музыкальный клавишный сундучок».

Рассказ о Соломбальском детдоме появился в таком виде благодаря чудесному мультику «Необыкновенное путешествие Серафимы» и благодаря ещё двум людям, которые совершенно друг друга не знают, но о них знаю я: Леонид Дерягин - воспитанник Соломбальского детдома и Геннадий Пятлин - воспитанник Яренского детского дома. Эти два человека принадлежат к разным поколениям, но их обоих объединяет общее желание оставить память о своём детдомовском детстве. Когда–то Гена Пятлин очень хотел написать книгу о яренских детдомовцах, но что-то помешало ему осуществить эту задумку. Жив ли он ещё? Появилась ли такая книга? В интернете ответа не нашлось, но яренские детдомовцы горячо тогда поддержали идею. А вскоре в стране пошли разрушительные перемены, а в след за этим разрушились и многие человеческие планы. Но книгу Гены ждали все, и я в том числе, т.к. очень хорошо знала истории из их общего прошлого. При встрече они были удивлены, насколько хорошо я ориентировалась в их воспоминаниях, словно бы росла вместе с ними. Это была мамина заслуга, т.к. она много рассказывала мне о них, а я не ленилась слушать и спрашивать.

Это эхо осталось жить, поэтому-то здесь и звучит параллель двух реально существовавших детских домов в Архангельской области. Тем более, что бывшая яренская воспитанница по воле судьбы оказалась в другом таком же детском доме - Соломбальском. Яренский детдом жив и поныне, а в Яренске живут ещё те, кто помнит детдом после 40-х годов. Леонид Дерягин на вопрос о возможности написания своих воспоминаний о Соломбальском детдоме обещал подумать над этой идеей. И уже в дополнение к его материалу планировалось «прилитие» моего рассказа.

Но без чудесного мультфильма о Серафиме, ставшего для меня волшебным зеркалом, в котором временами отражался соломбальский детдом, вспомнить многие детали было бы не так легко. Всё вместе, все три детдома - два реальных и один виртуальный, с Серафимой, превратились в зеркальное трюмо-калейдоскоп, в котором то и дело проявлялись захватывающие сюжеты из детства всех трёх детских домов.